То есть, технически она не могла этого сказать ввиду того, что она была немой — но посыл был понятен всем.

И ее совесть, как и ее сознание, были совершенно чисты в этом отношении. В конце концов в отношении семьи Джонатана Гудмана не было ничего нормального.

Нио была немой чемпионкой всех физических видов спорта и охотницей-сиротой. Синдер была бывшей рабыней и будущей главой самой могущественной секретной службы в мире. А Джонатан был магом из другого мира, ставшим королем в этом.

В этой семье не было изначально ничего нормального и если добавить к этому факту еще пару капель?

Нио, конечно, не слишком хорошо ориентировалась в науках, но даже она знала, что если состав семьи представлял из себя на сто процентов странность — еще немного странности не увеличит процентное содержание той.

А потому Нио проснулась в день рождения Джонатана терзаемая лишь одной мыслью — понравится ли тому подобранный ей подарок, исполненный по мотивам когда-то существовавшего у него качественный плащ.

А отношения, магия и королевские обязанности? Эти вопросы Нио спокойно оставляла тем людям, что не могли себе просто признаться, что это их не интересовало.

Конец войны

Профессор Озпин всегда — как минимум в глазах тех, кто иногда удостаивал его своим взглядом — выглядел одинаково. Политики захлебывались слюной, заходясь в очередных дебатах, учителя радостно провожали в свободное плавание очередной курс студентов, а новоиспеченные охотники рыдали от первой горечи утраты, что постигала их на их нелегком жизненном пути, однако профессор Озпин всегда оставался недвижим — или почти недвижим. Его поза могла быть чуть более расслабленной или напряженной, отличаясь друг от друга половиной сантиметра в расположении его трости, а его очки могли сидеть на его лице чуть выше или чуть ниже на его носу, обнажая немного больше или меньше радужки его спокойных, чуть насмешливых, но всегда понимающих глаз — но в целом его внешность оставалась достаточно неизменной для того, чтобы любой, кто в прошлом сталкивался с профессором Озпином в любой момент мог представить себе его внешность — его позу, одежду и поведение — и не отклониться от правды.

Конечно же профессор Озпин не был полностью бессердечной машиной, он был способен чувствовать и даже выражать эти чувства — но это было правдой лишь частично.

Проведя тысячелетия в своей молчаливой незримой борьбе с Салем, пережив сотни жизней, профессор Озпин давно отвык от множества чувств. Самые ужасающие пытки, самые трогательные триумфы, самые слезливые поражения — все они не трогали душу тысячелетнего манипулятора больше, чем еще одна небольшая деталь на его вечном жизненном пути. Какой смысл был переживать человеку о том, что будет значимо лишь день или несколько часов, как случайный удар локтем во время неловкого движения сквозь дверной проем? Какой смысл был Озпину был переживать о том, что будет ощущаться всего несколько десятков лет — утрата друга, гибель подчиненного, предательство семьи? Всего несколько десятков лет и прошлое сотрется в единую серую массу событий — так стоило ли переживать об этом профессору Озпину?

До недавнего времени профессор Озпин считал, что его прошлое полностью покинуло его — что в нем едва остались эмоции, нужные для того, чтобы отреагировать на еще одну смерть больше, чем стоическим принятием произошедшего.

Но, как оказалось, профессор Озпин все еще могут ощутить что-то, глядя на приближающуюся смерть, если эта смерть касалась одной цели.

Салем.

Джонатан так и не смог до конца разрешить загадку, так и не смог до конца понять, зачем профессор Озпин появился на банкете в честь дня рождения Кали Белладонны, в конце концов придя к выводу, что так было сделано для того, чтобы изменить Джонатана, подтолкнуть его к новому пути…

Что же, это было правдой, однако Джонатан не мог провести последний, необходимый шаг, дойти до конца этой цепочки.

Интересовала ли Озпина жизнь в Менажери? Незначительно, крайне незначительно — всего несколько сотен лет — и Менажери останется лишь на страницах учебников истории — если даже и там. Государство великих властителей и расцвета культур или государство упадка, растерзанное врагами — через несколько сотен лет это будет лишь абзацем в учебнике истории. Почему Озпину должно было быть не все равно на их состояние?

Джонатан считал, что Озпин желал ему показать его печальный путь от спасителя и героя к диктатору и политику, но в данном случае он путал побочный эффект с основным. Основным эффектом, что был необходим Озпину было уничтожение Салем.

Озпину было при этом совершенно все равно, попытается ли Джонатан при этом изменить условия контракта с Менажери или вернется к уничтожению того сразу после уничтожения Салем.

То, что волновало Озпина в данном случае было лишь вопросом его чрезмерной увлеченности политическими дрязгами взамен борьбы с его извечным врагом, а вовсе не манера самих политических дрязг. Однако, пусть и подобным путем, Джонатан отвлекся от игр в политической песочнице Ремнанта и тот мог отступить от своего изначального плана провокации… Или устранения Джонатана.

План Озпина, как происходило обычно, сработал — опираясь на желания самой Салем и на работу Аифала, в этот раз, как и следовало ожидать от никогда не хранившего верность никому, кроме себя самого, решил поддержать уничтожение его госпожи. Сбор и анализ информации, легенд и сказок, что требовались Джонатану, и которым в немалой очереди помог сам Озпин, завершился и…

И Озпин, впервые за долгое время, ощутил что-то от приближающейся смерти человека — ведь, несмотря на все произошедшие манипуляции — Салем все еще оставалась человеком.

Нет, не сожаление — какое сожаление могло все еще оставаться в его душе относительно смертей, тем более смерти своей извечной противницы? Когда-то, так много лет назад, что говорить об этом в данный момент было совершенно бессмысленно, Озпин относился к Салем иначе — любил, ценил, даже завел детей…

А потом она убила его детей и решила уничтожить человечество. Весьма успешно при этом.

Конечно же в нем не было сожаления от гибели Салем, точно также как и не было сомнения в необходимости подобного события — вся жизнь, бесконечно долгое существование Озпина было посвящено уничтожению Салем. Однако…

Однако именно так, вся жизнь, все бесконечно долгое существование Озпина было посвящено уничтожению Салем.

Тысячи лет существование Озпина описывалось существованием Салем, через призму вечной борьбы с ней. Сражаясь открыто или плетя интриги, выигрывая или проигрывая, бросаясь с головой в этот омут и погружаясь в депрессию, забывая о своем сражении — все существование Озпина можно было рассмотреть через призму сражения с Салем. Неизменная война, незыблемая противница, бесконечный бой…

И вот, кажется, финал столь затянувшейся долгой пьесы должен был наступить.

Задумывался ли Озпин когда-то об этом дне, о дне, когда с Салем будет покончено и на их вечной войне будет поставлен крест? Безусловно, он размышлял об этом.

Когда-то давно, многие перерождения и жизни назад, когда Озпин был куда более наивен и горяч, но вместе с тем полнился куда большим числом несбыточных надежд и мечтаний, Озпин размышлял об этом дне, дне окончательной победы… В разных вариантах.

Он представлял себя победителем, ведущим Салем на эшафот, готовясь сжечь ее в пламени — сколько раз спасала его эта фантазия тогда, когда он был вынужден оберегать последние остатки населения Ремнанта, согреваясь кровью распоротых в отчаянном побеге ладоней и мыслями об ужасающей мести. Представлял ее убитой тайно, издохшей в самом темном углу Ремнанта после победы. В какие-то моменты особой душевной боли представлял, как будет выглядеть мир, в котором ее не существовало вовсе — как будет прекрасен мир, избавленный от Салем и гримм, превращенные в диких зверей, истребленные Ремнантом…

Конечно же его голову посещали и другие мысли — мысли о ее победе, сковывающие цепями его душу в моменты его наивысшего отчаяния, и о своей последней жизни — как бы он желал провести свои последние дни в этом мире, как он представлял себе свою собственную смерть, столь близкую и знакомую, и вместе с тем столь бесконечно далекую от него…